Самый старый англичанин   


– У нас, когда долго бежишь со всех ног, непременно попадешь в другое место.
– Какая медлительная страна! А здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте!

 Как оказалось, для нахождения звероподобного предка вовсе не нужно было отправляться за тридевять земель. Главное – точно сформулировать, что же именно нужно найти, и это найдется само.

 В 1908 году, в тихом уголке Великобритании Сассексе, неподалеку от поселка Пилтдаун, рабочие, рывшие траншею, нашли окаменевший человеческий череп. Поначалу, недооценив находку, они разбили его киркой, выворачивая из многовекового грунта. Затем находку было решено передать Чарльзу Доусону – местному делопроизводителю, увлекавшемуся краеведением и собиравшему всевозможные древности, связанные с историей родного края. Он был весьма уважаемым человеком. Соседи, друзья и знакомые испытывали доверие и симпатию по отношению к нему, и рады были, когда могли, помочь ему в этом увлечении.

 Доусон стал время от времени продолжать раскопки, и через три года нашел еще один фрагмент того же черепа. Убедившись таким образом, что место находки указано правильно, Доусон показал находки своим друзьям, увлекавшимся антропологией: сэру Артуру Смиту Вудворду – хранителю геологического отдела Британского Музея, и Пьеру Тейяру де Шардену – католическому монаху, страстному любителю всяческих естественных наук и антропологии, с 1908 года изучавшему богословие в расположенном неподалеку в Хастингсе Иезуитском колледже и в 1911 принявшему там же сан священника.

В 1912 году они продолжили раскопки втроем. Однако новых участников не особо интересовала история Сассекса – они лелеяли мечту обнаружить то самое вожделенное недостающее звено. И – о, чудо! – в первый же день раскопок была найдена половина челюсти, абсолютно такой же, как у современных орангутанов, но с более плоской поверхностью зубов, как у человека. Правда, поскольку верхний суставной отросток челюсти был отломан, невозможно было сказать, стыковалась ли эта челюсть с этим черепом, но цветом и фактурой поверхности они были похожи. Помимо этого был найден ряд окаменелостей именно тех самых животных, которые, как предполагалось, должны были быть современниками обезьяночеловека – слона, гиппопотама, мастодонта и бобра, а также несколько кремневых орудий.

 В декабре состоялось заседание Геологического общества, подводившее итоги сезона. Находки Доусона и его компании были признаны интересными, но недостаточными для каких-либо далеко идущих выводов. Череп был явно человеческим, а челюсть – явно обезьяньей. Главный признак, по которому можно было определить, какому существу принадлежит эта челюсть, – клык – отсутствовал. Впрочем, у сэра Вудворда не вызывало сомнений, что клык будет найден. Приняв во внимание это заверение, еще не совершенному открытию было присвоено научное имя Eoanthropus dawsoni, т.е. Эоантроп Доусона – в честь его первооткрывателя.

 30 августа 1913 года, на следующий же день после того, как, по приезду де Шардена, все трое исследователей снова собрались вместе, недостающий клык был обнаружен, и имел именно такую форму, какая была нужна, чтобы убедить скептиков! На этот раз итоговое заседание Геологического общества закончилось триумфом – всему миру было объявлено об открытии Пилтдаунского человека – Эоантропа Доусона. Бренные останки дорогого пращура были убраны глубоко в закрома Британского музея естественной истории, и всем желающим поработать с ними выдавались лишь гипсовые копии этого сокровища.

Художники наперебой бросились воссоздавать портретные изображения предка, с виртуозностью «воссоздавая» основательность осанки, ширину плеч, проницательность взгляда, форму век, носа, губ, ушей, а также степень лохматости, которыми эти череп и полчелюсти «обладали при жизни». Эоантроп дружески глядел на потомков со страниц газет, журналов, научных монографий и школьных учебников. Альберт Эйнштейн и Чарли Чаплин могли лишь завидовать такой популярности. Тысячи паломников – ученых и не очень – устремились в Сассекс на родину эоантропа, где для поклонения животному предку человечества был установлен специальный монумент характерной формы.

Нужно признать, что эоантроп был обнаружен как нельзя кстати – вот уже более пятидесяти лет прошло после опубликования «Происхождения видов», а промежуточное звено так и не было найдено, и уже второе поколение ученых-тотемистов продолжало обсуждать, почему и как именно оно отсутствует. На Яванского человека, найденного Дюбуа, особых надежд возлагать не приходилось. Правда, незадолго до этого, в 1907 году, была сделана одна интересная находка в Германии близ Мауэра – массивная окаменевшая человеческая челюсть с зубами нормального для современного человека размера. Челюсть была передана в университет Гейдельберга, за что сначала получила название Гейдельбергского человека (Homo heidelbergensis). Однако, кроме размера, ничего подозрительного в ней не было – обыкновенная человеческая челюсть. Примерно такую же (и по форме, и по размерам) носят современные герои голливудовсих боевиков, специализирующиеся на пересчитывании костей тем, кто челюстью не вышел. В «гомо голливудис» челюсть переименовывать не стали, а пристроили ее в недостающие детали Яванского человека, определив как Homo erectus (Человек прямоходящий – вот уж, поистине, чудеса науки: по зубам походку определяют), по-видимому, собираясь собрать первого человека по частям. Что же касается эоантропа, тут уж никаких сомнений не было – и человеческие, и обезьяньи признаки были явно налицо. Честь Дарвина была спасена!

Пилтдаунский человек стал объектом самого широкого исследования антропологов. Не существовало ни одного музея, не посвятившего эоантропу специальной экспозиции, рассказывавшей посетителям, как наш предок выглядел, как жил, что ел-пил, над чем работал, какие имел достижения в труде и личной жизни. Сотни специалистов по всему миру, затаив дыхание, просиживали ночами над гипсовыми слепками его костей, составляя диссертации о том, как именно он происходил, сперва – из обезьяны, потом – в человека, и почему, вопреки существовавшим ранее теориям, у эоантропа сперва развился человеческий мозг, а уже потом – все остальное.

Что же касается Тейяра де Шардена, его мало интересовали эти чисто технические частности – он начал разрабатывать «новый» глобально-философский подход к эволюции, достигая в этом высот, не снившихся ни Дарвину, ни Геккелю. Подобно тому, как некогда Энгельс приложил гегелевские законы диалектики к материалистический философии (чем окончательно запутал материалистов, ибо, если материя первична, почему она должна подчиняться законам развития идей?), де Шарден ринулся толковать, а затем и развивать в узко-материалистическом смысле идеи Генри Бергсона, которым увлекался со студенческой скамьи. В итоге де Шарден (кстати сказать, – дальний отпрыск Вольтера) объявил об открытии никем доселе невиданного и неслыханного, но, несмотря на это, – всеобщего закона: закона усложнения, подчиняясь которому, преджизнь (потрясающий эвфемизм, обозначающий неживую материю), имея врожденную тенденцию к психическому давлению строительства и подчиняясь непреодолимому стремлению к высшему развитию, сама по себе самоорганизуется в жизнь (чего, правда, наблюдать никому почему-то не довелось); живая же материя безудержно преобразуется в мыслящую, подвергаясь церебрализации и цефализации (под мыслящей материей подразумеваемся мы с вами). Но этим дело не кончается. Коллективный разум всех людей неизбежно должен слиться в единое целое, преобразовав уже существующую биосферу в ноосферу – сферу разума. Все человеческие культуры и религии, по мнению де Шардена, должны были слиться в единой точке Омега, которую автор отождествлял со Христом. Дарвиновская эволюция предполагалась тем самым механизмом, через который этот «закон» осуществляется. Самым же удивительным было то, что все эти концепции были представлены как истинно христианское учение.

На самом деле, эта чисто пантеистическая идея не имела ничего общего ни с наукой (в природе повсеместно наблюдаются не слияние простых структур в сложные, а, наоборот – распад, разложение, деградация, описываемые законами термодинамики), ни с Библией. Писание учит, что именно человеческий грех явился причиной появления смерти и страданий, но милостивый Бог послал в мир Своего Единородного Сына, умершего на голгофском кресте, дабы искупить этот грех и дать всему творению возможность избавления от рабства тлена и спасение – каждому человеку (а не некой совокупной мыслящей материи). Однако де Шарден вслед за Дарвиным утверждал, что человек и появился-то лишь благодаря миллионам лет непрерывных страданий и смерти, сопровождавших борьбу за выживание. Оставляя же при этом место Богу, он подразумевал, что всеблагий Создатель сперва основал человечество на смерти и при этом объявил, что все творение хорошо весьма, а потом еще и обманул людей, представив в Своем Откровении совершенно иную картину. Упущено было из виду и то, что Писание, предсказывая слияние всех культур и религий, говорит не о Христе, а о царстве антихриста.

Растерявшийся в изобилии «научных» данных о происхождении человека Ватикан, не найдя, что возразить де Шардену, пошел по пути простых решений: в 1926 году вольнодумного монаха отстранили от преподавания в Парижском католическом институте и запретили ему публиковать труды по философии и богословию. Но это лишь добавило популярности как идеям де Шардена, так и их автору, закрепив за ним образ страдальца, гонимого инквизиторами за истину. К концу сороковых годов не признавать себя потомком обезьяноподобного родового предка было равносильно отречению от причастности к роду Homo sapiens. Приходы пустели, Церковь, как без малого две тысячи лет назад, становилась объектом насмешек и нападок окружавшего ее языческого мира. По-видимому, на ситуацию также повлияли и некоторые другие факторы, когда в 1950 году Папа Пий XII был вынужден обнародовать буллу Humanis Generis, гласившую:

Учение Церкви не запрещает эволюционному учению... быть предметом исследования специалистов... до тех пор, пока они производят исследования о происхождении человеческого тела из уже существующей живой материи, несмотря на то, что католическая вера обязывает нас придерживаться взгляда, что души созданы непосредственно Богом.

Таким образом был официально провозглашен отказ от Библейского учения о происхождении смерти – истина вечного слова Божьего была принесена в жертву сиюминутным представлениям науки. Вскоре за Ватиканом по этому же пути последовал еще ряд либеральных конфессий. Победа поклонников обезьяночеловека была явной и бесспорной. И вот тут-то, в самый неожиданный момент, случилось непредвиденное. То ли в музее не осталось никого из сотрудников, причастных к «открытию», то ли они сами уже настолько поверили в свое детище, что утратили бдительность, – так или иначе, в 1953 году заветные кости были извлечены из хранилища и переданы для анализа на фтор.

 Результат оказался неожиданным, словно удар молнии в громоотвод Британского музея посреди безоблачного дня. Ставший за сорок лет столь привычным эоантроп оказался... подделкой! Хотя череп действительно был древним, челюсть оказалась почти современной – даже не совсем окаменевшей, зато искусно окрашенной – челюстью орангутана со «вставными» зубами. Более того, некоторые из «сопутствующих» окаменелостей оказались радиоактивными (о чем во время организации подлога даже нельзя было подозревать), и это говорило об их отнюдь не британском происхождении – именно таким составом радиоактивных веществ характеризовались находки северного Туниса.

 Наступил всеобщий шок. Представители трех поколений экспертов-антропологов не смогли раскрыть подделку – они были просто одурачены! Сотни научных диссертаций во всех частях света были посвящены находке, оказавшейся всего лишь произведением хитрого злоумышленника. Единственное неоспоримое свидетельство, на котором держалось все здание эволюционного антропогенеза, растаяло, как дымок от сигареты подростка-лаборанта, заслышавшего шаги профессора. Над антропологами нависла тень безработицы. Лишь сотрудники Британского музея естественной истории не растерялись, и тут же в зале, еще вчера служившем храмом поклонения родовому предку, организовали экспозицию «Разоблачение мистификации», восхищенно повествующую, каким великим достижением науки стало обнаружение подлога и насколько сложные ультрасовременные технические средства при этом использовались.

 Ученые просто не решались задать себе самый важный вопрос: Почему? Как же так получилось, что практически все специалисты поголовно с такой легкостью, даже более того – с радостью поверили в этот обман? Уж не потому ли, что они уже до этого попали в зависимость от обмана еще большего? Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, не потому ли и предал их Бог превратному уму? Мало кто был готов услышать ответ на этот вопрос, а потому проблему перевели в другую плоскость – Кто? Кто этот негодяй, так подло обманывавший нас все эти годы?! Найти его! Подать его сюда! Призвать к ответу!

 Первая же публикация охладила пыл борцов за справедливость, сообщив, что к ответу призывать вроде бы уже и некого – открыватель эоантропа Чарльз Доусон мирно почил еще в 1916 году. Что с него, покойного, возьмешь? Такой исход дела, похоже, многих устраивал, но очень скоро начали выплывать несоответствия. Доусона всегда интересовала история, а не антропология, и с самого начала он был не в восторге от раздуваемой вокруг находки шумихи. Ряд окаменелостей был привезен из Северной Африки, Доусон же никогда в жизни не покидал пределов родного Альбиона. Для того, чтобы обмануть экспертов, мистификатор должен был быть не худшим специалистом в антропологии, чем они, да еще достаточно разбираться в химии, дабы столь умело подкрасить челюсть. Доусон же во всем этом был не сведущ, и найдя как-то окаменевший зуб, просил определить, человеческий ли он... своего дантиста.

 Стали выдвигаться различные новые версии. Кого только не называли в качестве подозреваемых – вплоть до выдающегося шотландского анатома сэра Артура Кейта и сэра Артура Конан Дойла – автора знаменитых рассказов о Шерлоке Холмсе. Время от времени высказывалась идея, что этот обман – вовсе даже и не обман, а просто розыгрыш, помимо воли самого шутника зашедший слишком далеко. Это несколько притупляло ощущение позора, но не меняло сути дела. Однако чем больше фактов о мистификаторе выяснялось, тем труднее было предположить, что всеми этими качествами и способностями обладает один человек. Дело попахивало сговором, причем на самом высоком уровне. Так, например, из всех участников раскопок привезти окаменелости из Туниса мог лишь де Шарден, преподававший в это время в Каирском университете и посещавший различные раскопки Северной Африки. Та поспешность, с которой сэр Графтон Эллиот Смит и руководимые им оксфордские эксперты приняли находку, и та тщательность, с которой сотрудники Британского музея хранили ее от посторонних глаз, тоже наводят на размышления. Высказывались подозрения, что челюсть взята из экспонатов Отдела зоологии, который в таком случае также был вовлечен в подлог. Последнее заявление подтверждается недавними сообщениями (Times и Independent, 23 мая 1996 г.) о том, что в подвале музея найдена полевая сумка с инициалами Мартина Э. К. Хинтона (умершего в 1961 году бывшего смотрителя – т.е. заведующего – Отдела зоологии), содержащая ряд окаменелостей, на которых отрабатывалась технология окрашивания пилтдаунских находок. Однако возможно, что сумка была подброшена, дабы снова «списать все на покойника» и увести следствие от еще здравствующих создателей эоантропа. В Пилтдаунском деле остается множество так и не выясненных вопросов.

 Похоже, что изначально обвиненный в подлоге Доусон был единственным во всей шайке, не подозревавшим, что же происходит на самом деле. Он явился первой жертвой обмана своими учеными приятелями, которые настолько свято верили в обезьяноподобного предка, что не сочли недостойным «помочь» старику появиться на свет. Не многие могут похвастаться тем, что собственноручно создали предка, от которого сами же впоследствии и произошли.



Небрасский селовек (Гесперопитек). Illustrated London News, June 24, 1922.